broken silence
"Антон"
привет из близкого 2002Антон сидел на стуле и качал правой ногой. Он немного нервничал. Он всегда немного нервничал. В пустом классе шел дождь. Капли, удаляясь от парты, на секунду замирали и превращались в ледяные шипы. В эти мгновения Антон прищуривал глаз и, касался ледяных сосулек кончиком указательного пальца. Он любил оставаться в этом классе после уроков. После того как звенел звонок все начинали расторопно собираться. Учительница бросала нежный взгляд на Антона в тот момент, когда уже почти закрыла класс на ключ. Она видела его в маленькую щель между косяком и дверью.
- «Тоша…. т..ты…»
- «Я тут уберусь Марин Евгена..»
- «Хорош..о, ключ в двери» - с каким то недоверием сказала Марина.
- «Я вижу» - ответил Антон.
Что может быть интересного в классе после окончания занятий? Антон сам иногда думал об этом. Но едва его посещала рутина мысли, он, комкая, выбрасывал её в окно. Дворники потом часто жаловались на него Марине Евгеньевне. Интересно, откуда они знали, что это именно Антон Никольский? Ведь после уроков оставалось много дежурных, которые убирали классы. Но дворники, все как один, утверждали, что это именно Никольский.
Сегодня днём, где-то около двенадцати часов, между вторым и третьим этажом до него доебались старшеклассники.
Один был из 10 ’г, у него был порванный рукав на тёмно - синем пиджаке. Он не был пионером. Его ТУДА не взяли. В школе он пользовался скандальной репутацией. Неотъемлемой частью его имиджа была гитара без одной струны. Впрочем, это не мешало ему играть аккорды популярных исполнителей и орать ночами под окном Наташки из 9 ‘а. Вскоре, его поставили на учёт в милицию и он немного успокоился. Кстати, его звали Ваня Серухин.
Другой нападавший, был на голову выше Ваньки. Его звали Никита. На родительском собрании сказали, что он очень изменился после того, как стал брать уроки гитары у Серухина. Дело взяло размах, после того как классный руководитель учуял запах портвейна из гнилого рта Никиты.
- «Пацаненок, ты чё такой хмурый?» - спросил Серухин Антона.
Антон хотел, быстро что-то пробормотать, но в какой то момент поймал себя на мысли, что это САМ Ваня Серухин его спрашивает.
- «Ты что язык проглотил?» - неуверенно подражая Серухину спросил Никита.
Антон опустил глаза, и, набрав воздуха в легкие выдохнул:
- «Погода хмурая, голова гудит. Вчера напились с ребятами вина – вот и хожу такой…».
Серухин неожидав услышать такой ответ от ученика 7 ‘в класса, слегка отпрянул:
- «Ты… э.. это, а ты, с какими водишься?»
Антон побагровел на долю секунды, и выдал:
- «Дак… с .. Никольскими»
- «С каки-и-ими?» - растянул Никита, пытаясь быть серьёзным (этого он добивался путём «собирания» бровей в одной точке, если быть точным, то посередине своего широкого лба).
Серухин хотел перебить Никиту на последнем окончании, но первым сказал Антон:
- «У меня старший брат из тюрьмы вышел» - Антон попытался сказать эту фразу так, как будто говорил её уже сто раз за сегодняшний день.
- «Отец не хочет пускать его домой, вот он и шляется по бабам, да по рюмочным. Он меня с собой везде таскает, надоел нах..» - Антон сделал усталый вид и провел пальцами по мытым волосам.
Серухину вдруг показалось, что его гитара под окнами это очень глупо и несерьезно. Он впервые за несколько лет почувствовал холодный пот на своих ладонях (хотя нет, столь же острое ощущение он испытал, когда мать забрала его из милиции, и он увидел глаза отца). Серухин невольно вытер руки о рваный пиджак.
Никиту толкнул отряд 5 ‘в класса, который совершал марш бросок из столовой в душный, пахнущий аллюминевой краской кабинет на 4-ом этаже. В итоге, это выглядело как объятие старшеклассников с худощавым учеником Антоном Никольским.
- «Ванька, ты слышал? Блять…» - шептал Никита Ваньке. «Никольские…, ахуеть Ваньк…, у них там наверно такое веселье, ахуеть Ваньк!!»
- «Да заткнись ты пидарас, я сам всё слышал!» - кричал во весь голос серьёзный Серухин. «Ёбырь блять…» - Тишина.
«Эй… да, ладно ты, не обижайся…» - говорил уже спокойным голосом Серухин. – «Узнаем всё».
Когда они узнали, что Антон им наврал - они его избили. Но всё же Серухин успел дать ему пару бесплатных уроков гитары и даже подарил ему свою рогатку. Так могло продолжаться до бесконечности, но Серухин хотел увидеть брата (который постоянно, куда то пропадал, то он был загородом, но в несуществующей рюмочной на Васильевском острове под название «Роза», которую Антон не мог показать из-за внезапной температуры). Серухин ХОТЕЛ видеть брата. Серухин ХОТЕЛ доступных блядей. Серухин ХОТЕЛ портвейн из горла на Староневском. Никита поддакивал и, по всей видимости, хотел лишь краем глаза взглянуть на этот беспредел. Увидеть всё то, о чём рассказывал ему все эти три дня Антон Никольский. Всё ЭТО.
Антон не наврал на счёт брата. Брат был. Ни есть, а был. Он разбился на мотоцикле (На двухнедельной Яве он сидел сзади. На просёлочной дороге, в темноте, этим двоим, помог камень и самогон. Они ехали сто30. Илью (тот, что впереди) отскабливали шпателем от распределителя. Мите (Брату Антона) досталась арматура – голова после этого была не на месте. На похоронах не открывали гроб).
Антону было тогда 9 лет. Он до сих пор не помнит, сколько мать плакала. Помнит, что мать закрывалась в ванной, отец зачем-то ломал дверь и вытаскивал этот мешок почти без крови. Бордовая жидкость была на уровне плинтуса. Антона почему-то тошнило… - инстинктивно. Отец был серьёзным. Он умер, даже не дотянул до сорока дней сына.
Антон думал, что он останется один. Даже представлял себе такую картину. Мать была живая, но он этого не чувствовал.
Ты представлял себе ситуацию, что твою мать умерла? Представь.
Надежда Геннадьевна Никольская жила ради девятилетнего сына. Она не могла его оставить. Она ЗНАЛА, что Тоша представлял себе, что его мама умерла.
Прошёл год после разговора с Ваней Серухиным. А Ваня до сих пор помнил холодный пот на своих ладонях и чувство чёрной зависти. ЗАВИСТИ. В восьмом классе недоверчивое отношение со стороны одноклассников ни чуть не изменилось. Если Антон просил у Сашки Салова переписать конспект, по какой то ебаной Биологии, то Салов почему-то багровел и отводил глаза. Александр Салов был заучкой. Заучки почему-то боялись Никольского. Наверно, они продолжали наивно верить, что старший брат Антона сидел в тюрьме. Как-то выяснилось, что Сашкина мама запретила ему общаться Антоном. А папа, (инженер на Металлическом заводе) посоветовал своему сыну Сашке дать по лицу этому Антону Никольскому, в ответ на какую либо просьбу. Родители пекли своего сына Сашку Салова. (Позже, в 11 классе, у него найдут рак головного мозга, а его родители усыновят нового «Сашку» и будут трахать теперь его).
Каждый, спустя год, не упускал возможности уколоть его, напомнить, что никто в школе не доверяет его словам. Каждый тыкал его, тыкал, тыкал.. родители запрещали общаться, общаться, обращаться, трахали своих детей, трахали, ТРАХАЛИ…
Интересно, а кто нибудь задавался вопросом: «Почему Никольский наврал?», «Что его толкнуло к этому?». Может быть, он не хотел быть белой вороной? К чему всё это? Ведь он стал за место белой вороны чёрной. Что лучше для него ЗДЕСЬ? Или он сделал это для того, чтобы ВСЕ сгорали от зависти? Антон всегда знал, что этим сукам нравиться падаль. Они кончают только при одном дуновении, от крохотного, почти неуловимого запаха падали. Па-да-ли… Но Антон в то же время понимал, что такие люди как Ваня Серухин никогда не пробовали падаль на вкус, они лишь только кружились вокруг неё, теряя сопли и слюни. ВСЕ ОНИ боялись нового. Антон показал им все конечную цель их жизни – деньги, которые можно тратить на всё, на что угодно, никого не спрашивая, до хуя денег! Деньги, которые ты тратишь на блядей, а они раздвигают свою задницу и сами лезут к тебе на член. Антон показал им конечную цель их жизни, всё то, к чему они только щас собираются стремиться. Всё было видно через приоткрытую дверь. Маленькая щёлка. Маленькая часть того большого. Каждый там нашёл что-то для себя и полез к себе в штаны. Строгие учителя, закрывшись в своих алюминиевых кабинетах, задирали юбки и мастурбировали, глядя на портреты Ньютона, Пушкина, президента Путина. Все они улыбались им и посылали воздушные поцелуи, а эти великие люди в свою очередь оживали и расстегивали свои пыльные брюки, спуская их до щиколотки, и помогали испытать мельчайший кусок того, большого, того, что показал им Антон. Девочки из 9-ого класса испытывали ощущение лишения девственности, только при одном случайном прикосновении учителя по психологии Умара Спасского. Ребята 5-х классов чувствовали приятное разбухание члена. Придя домой, они обманывали своих родителей, ссылая на плохое самочувствие. Ложились в постель и интенсивно тёрлись о простыню.
Каждый увидел в эту щель, большое неповиновение. Антон закрыл эту дверь.
Никиту вырвало. Жёлтый фарш не хотел спускаться в унитаз. Там была какая-то «Картошкаа… и … ии. красный перец(?)». В квартире Никиты стоял запах блевотины. Бабушка Никиты сначала подумала, что запах исходит от соседей снизу, с шестого этажа. Но, принюхавшись, она учуяла своим дряблым носом лишь неизменный запах «Беломорканала». Она была настолько ангельским созданием, что не знала, да наверно ей этого и не надо было знать, что пьяницы не блюют. Если ты пьяница, и ты проблевался, то это все равно, что разбить бутылку водки, выпустить из себя огненную воду. (Зачем тогда покупать? За что платить? За блевотню?)
Блевотиной воняло из уборной. Блевал Никита.
- «Блэ-э-э… блэ-э-хххх..х.» - он шипел бронхами.
Бабушка вызвала скорую-неотложную-помощь. Через шесть часов приехал врач с медсестрой, у которой были ярко накрашенные губы.
- «Блядь…» - подумала Бабушка «Божий одуванчик».
Ошпарив левую ладонь о лоб Никиты, врач поставил диагноз – дизентерия.
Было пасмурно. Всю дорогу до больницы «им. Хренова» Никиту трясло. Дорога вроде была ровной. Наверное, потому, что избирались депутаты в законодательное собрание. Врач смотрел на Никиту и не понимал, почему трясется больной и медсестра, а он нет. Он решил, что они его дискриминируют и начал трястись вместе с ними. Начал слегка не уверенно, не попадая в них, но уже через минуту врач и медсестра подражали больному ублюдку.
Больница была далеко. Врач (кстати, его звали Злович Петр Никифорович) настроился на долгую дорогу. Петька (так его звала медсестра Ольга) трясясь, почему-то стал думать о своём детстве, о том, как они бегали с ребятами на песочные карьеры и голышом купались в мутной, глиняной воде. Он жил в брусчатом доме с дедом. Вернее он приезжал на лето. Родители навещали Петьку с дедом раз в неделю, и привозили ему жвачку в пластиках с нарисованной на фантике белочкой. Он безумно радовался и бежал в кусты жевать. Он запихивал в рот всю пачку и давился приторным вкусом ароматизатора Е965. Родители освобождали деда от обязанности готовить обед. Они чистили картофель для пюре, мыли огурцы и потрескавшиеся, багрового цвета помидоры. Помидоры были такими же перезревшими, как и сам дед. Он застал революцию 5-ого года, так что представьте, сколько ему было лет, и на сколько он был перезревшим. Тихомир (так звали деда) сидел на скамейке возле дома и дивился жадности своего внука. Около двух часов по полудню, когда из летней кухни уже тянуло паром от разварившейся картошки, Петька вылез из кустов. Он вобрал себя весь вкус «Апельсиновой жвачки». Всё, до капли он забрал себе. Стоя лицом к Тихомиру в стойке «Руки в боки», он смотрел на него, и в то же время в сторону летней кухни, как бы ища защиту у своих родителей. Родители же в свою очередь занимались тем, что наливали молоко из ведра в вареную картошку. Расставив три тарелки, мать и отец карачились с ведром. В какой то момент у отца соскочила рука, и 9,5 литров молока обрушились на стол, со стола молоко потекло на пол, потом по ступенькам, протекло под скамейкой, на которой сидел Тихомир, но не дотекло до Петьки, потому что земля забрала то, что осталось СЕБЕ. Родители начали ругаться.
- «Сука, тупой ё-ё-ёбырь» - тянула мать.
- «Не пизди, вспомни как ты разъебала мою пепельницу… твои уборки ху...а ввы!» - защищался отец.
Петька смотрел на деда, дед на Петьку, родители друг на друга – всё замерло в один момент.
Тихомир плакал. Скупая мужская слеза текла по его морщинистой щеке. Вскоре он не мог уже находиться в одном положении, он рыдал, колотя кулаком с арбуз по скамейке. Стояла гробовая тишина, и только Тихомир трясся в слезах.
Петр Никифорович проснулся от чего-то ледяного, и в тоже время горячего в своей груди. На его белом халате дежурного врача обозначилась багровая запятая. В его сердце торчала фомка Никиты. У Ольги по всему лицу была размазана красная помада. Колготки валялись однородным куском латекса на грязном полу машины скорой помощи. Вокруг уже было темно, они ехали по Литейному, в сторону ст. м. Достоевской. В том момент, когда они переезжали Невский, Петр Никифорович протянул предсмертное «А-а-а-аа..а…..а.аха.а». Никита, задрав юбку Ольги, стал энергично двигаться и шептать: «Больш-ш-шое неповинове-ение, Большшш…-ш.-.ш-шое непов.и.иии..иновение, Больш-ш-ш.ш….шшшшшшш…..ое непо…».
В школе всё было по-прежнему. Аллюминевые классы успели высохнуть. Кто-то как-то спросил: «А где Никита?..».. Но вдруг прозвенел звонок, и все громко завопили «Пошли жрать! Жратва!!!».
Серухин нашёл нового «заместителя». Марина Евгеньевна ухала в Финляндию с грузином. Говорят, он заезжал за ней на новеньком Опеле. Директор установил новую форму для 1-5 классов, и 6-11 классов. Теперь все ходили в инкубатор, а не в школу. Серухин, правда, ходил в том же рваном пиджаке. Его мать написала заявление, что у семьи нет денег на покупку «дорогостоящего излишества». Серухина стали уважать – он пошёл против системы. Но этот вызов ни есть большое неповиновение, это просто отсутствие мозгов и как следствие лояльности. У самого Вани на душе было не спокойно. Нет, он не думал о Никите, ни о том, ни о сём, ни о тупости своего существования, ни о том, что «совка» скоро не будет, но он останется тем, кем был. Он не думал… в принципе ни о чём, он просто, время от времени вспоминал потные ладони. Где-то около двенадцати, между вторым и третьим этажами полтора года назад.
Антон стоял в рекреации и смотрел в окно. Белоснежные корабли подрезали друг друга на дистанции длинной в бесконечность. Весна наступила поздно, но была теплее всех остальных вместе взятых. Шумные ублюдки из пятого класса таскали девочку по полу из шестого. Ублюдки из шестого класса показывали средний палец умницам из седьмого. Умницы из седьмого класса хавали всю дешевую бижутерию, которую продавала девочка с гнилыми зубами при входе в инкубатор. Она старалась не улыбаться. В самом начале, как только она появилась в инкубаторе, ублюдки из шестого класса попробовали показать ей средний палец. В ответ она нежно заулыбалась и испугала всех ублюдков из шестого. В послеобеденном сне они все как один вспоминали её. Странно…
Антон стоял в рекреации и смотрел в окно. Серухин проходил мимо. Его оттолкнуло к стенке, и он ударился головой. Антон стоял в рекреации и смотрел в окно. Серухин не мог подойти к нему. Его отталкивало, как будто магниты: «-» и «-».
- «Фффуукк..ааа, сул..лл-..ааа, Ку…к.к..ааа, А-а-а!!!» - почему то не мог выговорить Серухин.
- «Сука» - подумал про себя Ваня Серухин.
- «Ффвыыфуукк..ааа, сул..лл-..ааа А-а-а!!!» - он не мог сказать.
Вскоре обессилив, он упал без сознания на красно-зеленый плиточный линолеум рекреации.
Антон ушёл домой немного расстроенный.
Через неделю Серухин пришёл в школу в новом пиджаке и новых брюках. Кроссовки «Динамо», он видимо, не хотел снимать. По дороге к кабинету истории, в узком коридоре он встретил завуча Любовь Ивановну, которая спросила его, о том, где он был целую неделю. При этом вопросе Серухин неимоверно напрягся, казалось, он щас закипит и кровь температурой 300 градусов выплеснется во все стороны: на стены, на детские стенгазеты, на аллюминевые двери, на лицо и груди Любовь Ивановны. Но этого не произошло. Он быстро махнул рукой и буркнул, что принесет ей справку лично (он говорил так всегда). Любовь Ивановна протерла потную руку о хлопчатую юбку.
Ваня протянул руку к ручке двери, но в этот момент к нему подбежал его младший братик по имени Саша.
- «Ваня! Ваня! Посмотри, что у меня………..»
Шквал ударов обрушился на десятилетнего Сашу.
- «Что тебе наа.д…надо сука??!!!» - взбесился Серухин.
Удары попадали в цель, так как маленький Саша почти не защищался, потому что не мог. «В голову, в голову» - повторял Серухин. Ребёнок был уже без сознания. Серухин продолжал бить его. Ногами сломал рёбра. Они воткнулись в лёгкие и сердце. Недоразвитая грудная клетка проломилась под прыжками восьмидесяти килограммового Вани. Инкубатор Влад Сыров из того же класса что и Серухин свалил его на пол, оттаскивая от надломленного пополам тела Саши. «Убью, в голову, Убью, в голову, Убью, в голову…» - повторял как заколдованный Серухин. Вокруг Саши образовалась толпа зевак. Школьницы подбегали и убегали, визжа, подбегали и убегали. Если кто-то скажет, что это им не доставляло удовольствия – ошибется.
- «Галя, скорую! …. Ии. .ккак её? …. МИЛИЦИЮ!!!» - простонала Любовь Ивановна, держась за голову.
Антон стоял в рекреации и смотрел в окно.
Прибежал Нестер Налимов – учитель физкультуры. По ходу того, как он бежал по коридору к кабинету истории, он завязывал шнурок на трениках с дырявыми коленками и вытирал белые пятна на левом бедре.
- «Что, это, делать то, нах?» - расторопно протараторил Нестер.
- «Бери вот этого урода» - Любовь Ивановна показала на Серухина, который стоял и смотрел в одну точку. «..и к директору его, немедленно!»
- «Дети блять, цветы, тьфу.. ебать их надо.. нах х х» - быстро протараторил Нестер и схватил окаменевшего Серухина.
Ваня не сопротивлялся. Он даже шёл быстрее, чем Нестер, как будто бы на долгожданное день рожденье с кучей доступных сук и водки.
Директор школы №6 была немного странновата на вид. Во время ВОВ (Великой Отечественной Войны) её мать и отец, вместе с ней иммигрировали на юг России. Отец был Армянин, а мать Еврейка. У отца, на Юге, в какой то из деревень жила бабка, туда они и уехали в самом начале войны. Жили там до 63 года. Потом отец поехал зарабатывать деньги в Москву. Немного разжился и перевез жену и дочку в столицу. Жили не бедно. Лида поступила в институт. Её трахнули на первом курсе, в первую же неделю. После этого она почувствовала запах свободы у стен кремля, и больше с ним никогда не расставалась. Если бы не деньги отца, она бы никогда не закончила институт. После учёбы она нигде не работала. Быстро вышла замуж. На второй год после брака родился ребёнок. И всё вроде бы нормально в её жизни, но она никогда не целовалась и любила когда её муж дрочит на неё. В школу на должность директора она попала так же случайно, как и родилась на белый свет советского государства. Она завела роман с Нестером Налимовым. Вскоре ей надоел секс в тренерской. И она РЕШИЛА стать директором школы №6. Уже слегка пожилой отец помог ей устроиться на должность завуча в этой школе. Ну а там до директора не далеко – она купила ВСЕХ. Она испытывала на себе что-то вроде большого неповиновения, но только это была столь не большая часть, что она не решалась так назвать свою жизнь. Тем более скоро умрёт её отец, и она потеряет всё.
Они зашли в кабинет Лидии Ивановны без стука.
- «Тут, это.. ну, как.. Там.. вон..» - Нестер показал пальцем в сторону кабинета Истории, а потом на окаменевшего Серухина.
Дело в том, что в момент убийства Саши, Лида высунула свой армянско-еврейский нос в коридор и увидела, что происходит около кабинета Истории. Испугавшись, она закрыла дверь на замок, села за стол, закрыла сейф, закрыла ящик стола с бухгалтерией и включила кофеварку. По коридору бегали завуча, «Вот и Нэстэр прашол..» - увидела она сквозь затонированное стекло своей входной двери. «Скора ка мнэ ногрянут, полубому» - подумала Лида, и решила всё же открыть свою дверь. Как только она это сделала, распахнулась дверь, и в неё вошли всё те же два дебила.
- «Я ужэ всё знау, вы мёжете ити» - серьёзно сказала Лида Нестеру.
- «Вы уверены Лидия Ивановна?» - стараясь быть серьезным, спросил её Нестер.
Лида посмотрела на него таким взглядом, который Нестер часто ловил на себе. Этот взгляд назывался – «Ты что, дурак?»
Нестер вышел, перед этим ударившись о дверной косяк. Проматерился и начал интенсивно чесать лоб.
- «Я тут не далёко» - сделав ударение на «ё», сказал Нестер.
Лидия Ивановна села на кресло. И в полной тишине стала рассматривать Саруханова. С его кулака капала кровь. Не его «динамках» была кровь, она была размазана по шнуркам до самого языка кроссовка. Его лицо не выражало никаких эмоций. Его не было в кабинете директора школы №6, он был где-то далеко. Лида сосредоточилась на его губах, бровях, носе, всё в нём выражало железное спокойствие и безразличие. На секунду, она прониклась к нему чувством ненависти. Ненависти наподобие той, когда щенок пуделя написал на твою пуховую подушку. Если ты не предпримешь никаких мер, то всю ночь ты будешь нюхать его едкую мочу. Они оба молчали и не предпринимали никаких мер. Лида была хозяином, а Серухин тем самым пуделем, который обоссался.
- «Лидия Ивановна, можно я….»
- «Никольский выди!» - раздражённо сказала Лида заглянувшему Антону.
- «Я только хоте…»
Лида вдруг посмотрела на Антона так, как пять минут назад смотрела на Нестера. Это действовало безотказно на всех. Антон ушёл.
Лида не могла обратить внимание на Серухина во время непродолжительного разговора с Антоном. Если бы она это сделала, то смогла бы заметить изменения в выражении его лица. Сразу после слов: «Лидия Ивановна, можно я….», Серухин узнал его. Он почувствовал теплый холод на своей спине, точно такой же, как у Петра Никифоровича в тот момент, когда он почувствовал огненный холод, когда Никита поставил на место фомку, которую ему подарил отец в 14 лет.
После того, как Антон закрыл дверь, Серухин изменил своё поведение. Он посмотрел в глаза Лиде. Она встретила его взгляд слегка растерянно, но с той же наглой уверенностью, что отец будет жить ещё долго. Серухин подошёл к ней вплотную и расстегнул ширинку. Она взяла его за бёдра, как будто бы боялась, что он убежит. Серухин улыбнулся и достал член. Какая то девочка, проходившая мимо шептала так, что Лида её услышала: «Большое неповиновение, большое неповиновение». Её подхватила ещё одна, потом какой то парень из 6-ого, из было трое. Через несколько минут их подхватила вся школа, все подряд повторяли одно и тоже: «Большое неповиновение, большое неповиновение». Школа наполнилась гулом. Картины великих снова ожили, и, не зная этих слов, учили их на ходу, и старались повторять и попадать во всех. «Большое неповиновение» - сказал Ньютон, и выкинул из головы все свои формулы и никому не нужные доказательства. «Большое неповиновение» - прошептал Пушкин, и представил свою няню обнаженной. Рядом с мертвым Сашей лежала Аня из 9-ого ‘А и слизывала кровь с красно-зеленого линолеума. Левое ребро Саши было вывернуто, и торчало перпендикулярно телу. Аня перестала лизать пол и стала облизывать недавно сломанную кость Саши, другая рука полезла в штаны. Аня потекла уже давно, еще, когда лизала кровь. Но сейчас она была возбуждена больше всего в своей жизни. Она стащила с себя узкие голубые джинсы, затем белые трусики. Потом она положила руку Саши на своё плечо и просунула свою ногу между его ног.
Саша Салов дрочит на анатомию – он увидел строение женщины. Примерно в это же время каждый ученик школы №6 разделся до гола, и без стеснения нашёл себе пару, парту, перила.
Лида сосала у Серухина. А он шептал вместе со всей школой. Директор школы сосет член у Вани Серухина. Нестер прижал Любовь Ивановну к парте в кабинете истории. Вокруг валяются голые тела от 1-ого до 11 –ого класса, которые выдыхают одно и тоже: «Большое неповиновение».
Ваня Серухин, наконец-то попробовал падали.
В этот момент все вознесли Антона до уровня Божества. Антон Никольский – Бог.
Антон стоял в рекреации и смотрел в окно. Белоснежные корабли подрезали друг друга на дистанции длинной в бесконечность. Весна наступила поздно, но была теплее всех остальных вместе взятых.
привет из близкого 2002Антон сидел на стуле и качал правой ногой. Он немного нервничал. Он всегда немного нервничал. В пустом классе шел дождь. Капли, удаляясь от парты, на секунду замирали и превращались в ледяные шипы. В эти мгновения Антон прищуривал глаз и, касался ледяных сосулек кончиком указательного пальца. Он любил оставаться в этом классе после уроков. После того как звенел звонок все начинали расторопно собираться. Учительница бросала нежный взгляд на Антона в тот момент, когда уже почти закрыла класс на ключ. Она видела его в маленькую щель между косяком и дверью.
- «Тоша…. т..ты…»
- «Я тут уберусь Марин Евгена..»
- «Хорош..о, ключ в двери» - с каким то недоверием сказала Марина.
- «Я вижу» - ответил Антон.
Что может быть интересного в классе после окончания занятий? Антон сам иногда думал об этом. Но едва его посещала рутина мысли, он, комкая, выбрасывал её в окно. Дворники потом часто жаловались на него Марине Евгеньевне. Интересно, откуда они знали, что это именно Антон Никольский? Ведь после уроков оставалось много дежурных, которые убирали классы. Но дворники, все как один, утверждали, что это именно Никольский.
Сегодня днём, где-то около двенадцати часов, между вторым и третьим этажом до него доебались старшеклассники.
Один был из 10 ’г, у него был порванный рукав на тёмно - синем пиджаке. Он не был пионером. Его ТУДА не взяли. В школе он пользовался скандальной репутацией. Неотъемлемой частью его имиджа была гитара без одной струны. Впрочем, это не мешало ему играть аккорды популярных исполнителей и орать ночами под окном Наташки из 9 ‘а. Вскоре, его поставили на учёт в милицию и он немного успокоился. Кстати, его звали Ваня Серухин.
Другой нападавший, был на голову выше Ваньки. Его звали Никита. На родительском собрании сказали, что он очень изменился после того, как стал брать уроки гитары у Серухина. Дело взяло размах, после того как классный руководитель учуял запах портвейна из гнилого рта Никиты.
- «Пацаненок, ты чё такой хмурый?» - спросил Серухин Антона.
Антон хотел, быстро что-то пробормотать, но в какой то момент поймал себя на мысли, что это САМ Ваня Серухин его спрашивает.
- «Ты что язык проглотил?» - неуверенно подражая Серухину спросил Никита.
Антон опустил глаза, и, набрав воздуха в легкие выдохнул:
- «Погода хмурая, голова гудит. Вчера напились с ребятами вина – вот и хожу такой…».
Серухин неожидав услышать такой ответ от ученика 7 ‘в класса, слегка отпрянул:
- «Ты… э.. это, а ты, с какими водишься?»
Антон побагровел на долю секунды, и выдал:
- «Дак… с .. Никольскими»
- «С каки-и-ими?» - растянул Никита, пытаясь быть серьёзным (этого он добивался путём «собирания» бровей в одной точке, если быть точным, то посередине своего широкого лба).
Серухин хотел перебить Никиту на последнем окончании, но первым сказал Антон:
- «У меня старший брат из тюрьмы вышел» - Антон попытался сказать эту фразу так, как будто говорил её уже сто раз за сегодняшний день.
- «Отец не хочет пускать его домой, вот он и шляется по бабам, да по рюмочным. Он меня с собой везде таскает, надоел нах..» - Антон сделал усталый вид и провел пальцами по мытым волосам.
Серухину вдруг показалось, что его гитара под окнами это очень глупо и несерьезно. Он впервые за несколько лет почувствовал холодный пот на своих ладонях (хотя нет, столь же острое ощущение он испытал, когда мать забрала его из милиции, и он увидел глаза отца). Серухин невольно вытер руки о рваный пиджак.
Никиту толкнул отряд 5 ‘в класса, который совершал марш бросок из столовой в душный, пахнущий аллюминевой краской кабинет на 4-ом этаже. В итоге, это выглядело как объятие старшеклассников с худощавым учеником Антоном Никольским.
- «Ванька, ты слышал? Блять…» - шептал Никита Ваньке. «Никольские…, ахуеть Ваньк…, у них там наверно такое веселье, ахуеть Ваньк!!»
- «Да заткнись ты пидарас, я сам всё слышал!» - кричал во весь голос серьёзный Серухин. «Ёбырь блять…» - Тишина.
«Эй… да, ладно ты, не обижайся…» - говорил уже спокойным голосом Серухин. – «Узнаем всё».
Когда они узнали, что Антон им наврал - они его избили. Но всё же Серухин успел дать ему пару бесплатных уроков гитары и даже подарил ему свою рогатку. Так могло продолжаться до бесконечности, но Серухин хотел увидеть брата (который постоянно, куда то пропадал, то он был загородом, но в несуществующей рюмочной на Васильевском острове под название «Роза», которую Антон не мог показать из-за внезапной температуры). Серухин ХОТЕЛ видеть брата. Серухин ХОТЕЛ доступных блядей. Серухин ХОТЕЛ портвейн из горла на Староневском. Никита поддакивал и, по всей видимости, хотел лишь краем глаза взглянуть на этот беспредел. Увидеть всё то, о чём рассказывал ему все эти три дня Антон Никольский. Всё ЭТО.
Антон не наврал на счёт брата. Брат был. Ни есть, а был. Он разбился на мотоцикле (На двухнедельной Яве он сидел сзади. На просёлочной дороге, в темноте, этим двоим, помог камень и самогон. Они ехали сто30. Илью (тот, что впереди) отскабливали шпателем от распределителя. Мите (Брату Антона) досталась арматура – голова после этого была не на месте. На похоронах не открывали гроб).
Антону было тогда 9 лет. Он до сих пор не помнит, сколько мать плакала. Помнит, что мать закрывалась в ванной, отец зачем-то ломал дверь и вытаскивал этот мешок почти без крови. Бордовая жидкость была на уровне плинтуса. Антона почему-то тошнило… - инстинктивно. Отец был серьёзным. Он умер, даже не дотянул до сорока дней сына.
Антон думал, что он останется один. Даже представлял себе такую картину. Мать была живая, но он этого не чувствовал.
Ты представлял себе ситуацию, что твою мать умерла? Представь.
Надежда Геннадьевна Никольская жила ради девятилетнего сына. Она не могла его оставить. Она ЗНАЛА, что Тоша представлял себе, что его мама умерла.
Прошёл год после разговора с Ваней Серухиным. А Ваня до сих пор помнил холодный пот на своих ладонях и чувство чёрной зависти. ЗАВИСТИ. В восьмом классе недоверчивое отношение со стороны одноклассников ни чуть не изменилось. Если Антон просил у Сашки Салова переписать конспект, по какой то ебаной Биологии, то Салов почему-то багровел и отводил глаза. Александр Салов был заучкой. Заучки почему-то боялись Никольского. Наверно, они продолжали наивно верить, что старший брат Антона сидел в тюрьме. Как-то выяснилось, что Сашкина мама запретила ему общаться Антоном. А папа, (инженер на Металлическом заводе) посоветовал своему сыну Сашке дать по лицу этому Антону Никольскому, в ответ на какую либо просьбу. Родители пекли своего сына Сашку Салова. (Позже, в 11 классе, у него найдут рак головного мозга, а его родители усыновят нового «Сашку» и будут трахать теперь его).
Каждый, спустя год, не упускал возможности уколоть его, напомнить, что никто в школе не доверяет его словам. Каждый тыкал его, тыкал, тыкал.. родители запрещали общаться, общаться, обращаться, трахали своих детей, трахали, ТРАХАЛИ…
Интересно, а кто нибудь задавался вопросом: «Почему Никольский наврал?», «Что его толкнуло к этому?». Может быть, он не хотел быть белой вороной? К чему всё это? Ведь он стал за место белой вороны чёрной. Что лучше для него ЗДЕСЬ? Или он сделал это для того, чтобы ВСЕ сгорали от зависти? Антон всегда знал, что этим сукам нравиться падаль. Они кончают только при одном дуновении, от крохотного, почти неуловимого запаха падали. Па-да-ли… Но Антон в то же время понимал, что такие люди как Ваня Серухин никогда не пробовали падаль на вкус, они лишь только кружились вокруг неё, теряя сопли и слюни. ВСЕ ОНИ боялись нового. Антон показал им все конечную цель их жизни – деньги, которые можно тратить на всё, на что угодно, никого не спрашивая, до хуя денег! Деньги, которые ты тратишь на блядей, а они раздвигают свою задницу и сами лезут к тебе на член. Антон показал им конечную цель их жизни, всё то, к чему они только щас собираются стремиться. Всё было видно через приоткрытую дверь. Маленькая щёлка. Маленькая часть того большого. Каждый там нашёл что-то для себя и полез к себе в штаны. Строгие учителя, закрывшись в своих алюминиевых кабинетах, задирали юбки и мастурбировали, глядя на портреты Ньютона, Пушкина, президента Путина. Все они улыбались им и посылали воздушные поцелуи, а эти великие люди в свою очередь оживали и расстегивали свои пыльные брюки, спуская их до щиколотки, и помогали испытать мельчайший кусок того, большого, того, что показал им Антон. Девочки из 9-ого класса испытывали ощущение лишения девственности, только при одном случайном прикосновении учителя по психологии Умара Спасского. Ребята 5-х классов чувствовали приятное разбухание члена. Придя домой, они обманывали своих родителей, ссылая на плохое самочувствие. Ложились в постель и интенсивно тёрлись о простыню.
Каждый увидел в эту щель, большое неповиновение. Антон закрыл эту дверь.
Никиту вырвало. Жёлтый фарш не хотел спускаться в унитаз. Там была какая-то «Картошкаа… и … ии. красный перец(?)». В квартире Никиты стоял запах блевотины. Бабушка Никиты сначала подумала, что запах исходит от соседей снизу, с шестого этажа. Но, принюхавшись, она учуяла своим дряблым носом лишь неизменный запах «Беломорканала». Она была настолько ангельским созданием, что не знала, да наверно ей этого и не надо было знать, что пьяницы не блюют. Если ты пьяница, и ты проблевался, то это все равно, что разбить бутылку водки, выпустить из себя огненную воду. (Зачем тогда покупать? За что платить? За блевотню?)
Блевотиной воняло из уборной. Блевал Никита.
- «Блэ-э-э… блэ-э-хххх..х.» - он шипел бронхами.
Бабушка вызвала скорую-неотложную-помощь. Через шесть часов приехал врач с медсестрой, у которой были ярко накрашенные губы.
- «Блядь…» - подумала Бабушка «Божий одуванчик».
Ошпарив левую ладонь о лоб Никиты, врач поставил диагноз – дизентерия.
Было пасмурно. Всю дорогу до больницы «им. Хренова» Никиту трясло. Дорога вроде была ровной. Наверное, потому, что избирались депутаты в законодательное собрание. Врач смотрел на Никиту и не понимал, почему трясется больной и медсестра, а он нет. Он решил, что они его дискриминируют и начал трястись вместе с ними. Начал слегка не уверенно, не попадая в них, но уже через минуту врач и медсестра подражали больному ублюдку.
Больница была далеко. Врач (кстати, его звали Злович Петр Никифорович) настроился на долгую дорогу. Петька (так его звала медсестра Ольга) трясясь, почему-то стал думать о своём детстве, о том, как они бегали с ребятами на песочные карьеры и голышом купались в мутной, глиняной воде. Он жил в брусчатом доме с дедом. Вернее он приезжал на лето. Родители навещали Петьку с дедом раз в неделю, и привозили ему жвачку в пластиках с нарисованной на фантике белочкой. Он безумно радовался и бежал в кусты жевать. Он запихивал в рот всю пачку и давился приторным вкусом ароматизатора Е965. Родители освобождали деда от обязанности готовить обед. Они чистили картофель для пюре, мыли огурцы и потрескавшиеся, багрового цвета помидоры. Помидоры были такими же перезревшими, как и сам дед. Он застал революцию 5-ого года, так что представьте, сколько ему было лет, и на сколько он был перезревшим. Тихомир (так звали деда) сидел на скамейке возле дома и дивился жадности своего внука. Около двух часов по полудню, когда из летней кухни уже тянуло паром от разварившейся картошки, Петька вылез из кустов. Он вобрал себя весь вкус «Апельсиновой жвачки». Всё, до капли он забрал себе. Стоя лицом к Тихомиру в стойке «Руки в боки», он смотрел на него, и в то же время в сторону летней кухни, как бы ища защиту у своих родителей. Родители же в свою очередь занимались тем, что наливали молоко из ведра в вареную картошку. Расставив три тарелки, мать и отец карачились с ведром. В какой то момент у отца соскочила рука, и 9,5 литров молока обрушились на стол, со стола молоко потекло на пол, потом по ступенькам, протекло под скамейкой, на которой сидел Тихомир, но не дотекло до Петьки, потому что земля забрала то, что осталось СЕБЕ. Родители начали ругаться.
- «Сука, тупой ё-ё-ёбырь» - тянула мать.
- «Не пизди, вспомни как ты разъебала мою пепельницу… твои уборки ху...а ввы!» - защищался отец.
Петька смотрел на деда, дед на Петьку, родители друг на друга – всё замерло в один момент.
Тихомир плакал. Скупая мужская слеза текла по его морщинистой щеке. Вскоре он не мог уже находиться в одном положении, он рыдал, колотя кулаком с арбуз по скамейке. Стояла гробовая тишина, и только Тихомир трясся в слезах.
Петр Никифорович проснулся от чего-то ледяного, и в тоже время горячего в своей груди. На его белом халате дежурного врача обозначилась багровая запятая. В его сердце торчала фомка Никиты. У Ольги по всему лицу была размазана красная помада. Колготки валялись однородным куском латекса на грязном полу машины скорой помощи. Вокруг уже было темно, они ехали по Литейному, в сторону ст. м. Достоевской. В том момент, когда они переезжали Невский, Петр Никифорович протянул предсмертное «А-а-а-аа..а…..а.аха.а». Никита, задрав юбку Ольги, стал энергично двигаться и шептать: «Больш-ш-шое неповинове-ение, Большшш…-ш.-.ш-шое непов.и.иии..иновение, Больш-ш-ш.ш….шшшшшшш…..ое непо…».
В школе всё было по-прежнему. Аллюминевые классы успели высохнуть. Кто-то как-то спросил: «А где Никита?..».. Но вдруг прозвенел звонок, и все громко завопили «Пошли жрать! Жратва!!!».
Серухин нашёл нового «заместителя». Марина Евгеньевна ухала в Финляндию с грузином. Говорят, он заезжал за ней на новеньком Опеле. Директор установил новую форму для 1-5 классов, и 6-11 классов. Теперь все ходили в инкубатор, а не в школу. Серухин, правда, ходил в том же рваном пиджаке. Его мать написала заявление, что у семьи нет денег на покупку «дорогостоящего излишества». Серухина стали уважать – он пошёл против системы. Но этот вызов ни есть большое неповиновение, это просто отсутствие мозгов и как следствие лояльности. У самого Вани на душе было не спокойно. Нет, он не думал о Никите, ни о том, ни о сём, ни о тупости своего существования, ни о том, что «совка» скоро не будет, но он останется тем, кем был. Он не думал… в принципе ни о чём, он просто, время от времени вспоминал потные ладони. Где-то около двенадцати, между вторым и третьим этажами полтора года назад.
Антон стоял в рекреации и смотрел в окно. Белоснежные корабли подрезали друг друга на дистанции длинной в бесконечность. Весна наступила поздно, но была теплее всех остальных вместе взятых. Шумные ублюдки из пятого класса таскали девочку по полу из шестого. Ублюдки из шестого класса показывали средний палец умницам из седьмого. Умницы из седьмого класса хавали всю дешевую бижутерию, которую продавала девочка с гнилыми зубами при входе в инкубатор. Она старалась не улыбаться. В самом начале, как только она появилась в инкубаторе, ублюдки из шестого класса попробовали показать ей средний палец. В ответ она нежно заулыбалась и испугала всех ублюдков из шестого. В послеобеденном сне они все как один вспоминали её. Странно…
Антон стоял в рекреации и смотрел в окно. Серухин проходил мимо. Его оттолкнуло к стенке, и он ударился головой. Антон стоял в рекреации и смотрел в окно. Серухин не мог подойти к нему. Его отталкивало, как будто магниты: «-» и «-».
- «Фффуукк..ааа, сул..лл-..ааа, Ку…к.к..ааа, А-а-а!!!» - почему то не мог выговорить Серухин.
- «Сука» - подумал про себя Ваня Серухин.
- «Ффвыыфуукк..ааа, сул..лл-..ааа А-а-а!!!» - он не мог сказать.
Вскоре обессилив, он упал без сознания на красно-зеленый плиточный линолеум рекреации.
Антон ушёл домой немного расстроенный.
Через неделю Серухин пришёл в школу в новом пиджаке и новых брюках. Кроссовки «Динамо», он видимо, не хотел снимать. По дороге к кабинету истории, в узком коридоре он встретил завуча Любовь Ивановну, которая спросила его, о том, где он был целую неделю. При этом вопросе Серухин неимоверно напрягся, казалось, он щас закипит и кровь температурой 300 градусов выплеснется во все стороны: на стены, на детские стенгазеты, на аллюминевые двери, на лицо и груди Любовь Ивановны. Но этого не произошло. Он быстро махнул рукой и буркнул, что принесет ей справку лично (он говорил так всегда). Любовь Ивановна протерла потную руку о хлопчатую юбку.
Ваня протянул руку к ручке двери, но в этот момент к нему подбежал его младший братик по имени Саша.
- «Ваня! Ваня! Посмотри, что у меня………..»
Шквал ударов обрушился на десятилетнего Сашу.
- «Что тебе наа.д…надо сука??!!!» - взбесился Серухин.
Удары попадали в цель, так как маленький Саша почти не защищался, потому что не мог. «В голову, в голову» - повторял Серухин. Ребёнок был уже без сознания. Серухин продолжал бить его. Ногами сломал рёбра. Они воткнулись в лёгкие и сердце. Недоразвитая грудная клетка проломилась под прыжками восьмидесяти килограммового Вани. Инкубатор Влад Сыров из того же класса что и Серухин свалил его на пол, оттаскивая от надломленного пополам тела Саши. «Убью, в голову, Убью, в голову, Убью, в голову…» - повторял как заколдованный Серухин. Вокруг Саши образовалась толпа зевак. Школьницы подбегали и убегали, визжа, подбегали и убегали. Если кто-то скажет, что это им не доставляло удовольствия – ошибется.
- «Галя, скорую! …. Ии. .ккак её? …. МИЛИЦИЮ!!!» - простонала Любовь Ивановна, держась за голову.
Антон стоял в рекреации и смотрел в окно.
Прибежал Нестер Налимов – учитель физкультуры. По ходу того, как он бежал по коридору к кабинету истории, он завязывал шнурок на трениках с дырявыми коленками и вытирал белые пятна на левом бедре.
- «Что, это, делать то, нах?» - расторопно протараторил Нестер.
- «Бери вот этого урода» - Любовь Ивановна показала на Серухина, который стоял и смотрел в одну точку. «..и к директору его, немедленно!»
- «Дети блять, цветы, тьфу.. ебать их надо.. нах х х» - быстро протараторил Нестер и схватил окаменевшего Серухина.
Ваня не сопротивлялся. Он даже шёл быстрее, чем Нестер, как будто бы на долгожданное день рожденье с кучей доступных сук и водки.
Директор школы №6 была немного странновата на вид. Во время ВОВ (Великой Отечественной Войны) её мать и отец, вместе с ней иммигрировали на юг России. Отец был Армянин, а мать Еврейка. У отца, на Юге, в какой то из деревень жила бабка, туда они и уехали в самом начале войны. Жили там до 63 года. Потом отец поехал зарабатывать деньги в Москву. Немного разжился и перевез жену и дочку в столицу. Жили не бедно. Лида поступила в институт. Её трахнули на первом курсе, в первую же неделю. После этого она почувствовала запах свободы у стен кремля, и больше с ним никогда не расставалась. Если бы не деньги отца, она бы никогда не закончила институт. После учёбы она нигде не работала. Быстро вышла замуж. На второй год после брака родился ребёнок. И всё вроде бы нормально в её жизни, но она никогда не целовалась и любила когда её муж дрочит на неё. В школу на должность директора она попала так же случайно, как и родилась на белый свет советского государства. Она завела роман с Нестером Налимовым. Вскоре ей надоел секс в тренерской. И она РЕШИЛА стать директором школы №6. Уже слегка пожилой отец помог ей устроиться на должность завуча в этой школе. Ну а там до директора не далеко – она купила ВСЕХ. Она испытывала на себе что-то вроде большого неповиновения, но только это была столь не большая часть, что она не решалась так назвать свою жизнь. Тем более скоро умрёт её отец, и она потеряет всё.
Они зашли в кабинет Лидии Ивановны без стука.
- «Тут, это.. ну, как.. Там.. вон..» - Нестер показал пальцем в сторону кабинета Истории, а потом на окаменевшего Серухина.
Дело в том, что в момент убийства Саши, Лида высунула свой армянско-еврейский нос в коридор и увидела, что происходит около кабинета Истории. Испугавшись, она закрыла дверь на замок, села за стол, закрыла сейф, закрыла ящик стола с бухгалтерией и включила кофеварку. По коридору бегали завуча, «Вот и Нэстэр прашол..» - увидела она сквозь затонированное стекло своей входной двери. «Скора ка мнэ ногрянут, полубому» - подумала Лида, и решила всё же открыть свою дверь. Как только она это сделала, распахнулась дверь, и в неё вошли всё те же два дебила.
- «Я ужэ всё знау, вы мёжете ити» - серьёзно сказала Лида Нестеру.
- «Вы уверены Лидия Ивановна?» - стараясь быть серьезным, спросил её Нестер.
Лида посмотрела на него таким взглядом, который Нестер часто ловил на себе. Этот взгляд назывался – «Ты что, дурак?»
Нестер вышел, перед этим ударившись о дверной косяк. Проматерился и начал интенсивно чесать лоб.
- «Я тут не далёко» - сделав ударение на «ё», сказал Нестер.
Лидия Ивановна села на кресло. И в полной тишине стала рассматривать Саруханова. С его кулака капала кровь. Не его «динамках» была кровь, она была размазана по шнуркам до самого языка кроссовка. Его лицо не выражало никаких эмоций. Его не было в кабинете директора школы №6, он был где-то далеко. Лида сосредоточилась на его губах, бровях, носе, всё в нём выражало железное спокойствие и безразличие. На секунду, она прониклась к нему чувством ненависти. Ненависти наподобие той, когда щенок пуделя написал на твою пуховую подушку. Если ты не предпримешь никаких мер, то всю ночь ты будешь нюхать его едкую мочу. Они оба молчали и не предпринимали никаких мер. Лида была хозяином, а Серухин тем самым пуделем, который обоссался.
- «Лидия Ивановна, можно я….»
- «Никольский выди!» - раздражённо сказала Лида заглянувшему Антону.
- «Я только хоте…»
Лида вдруг посмотрела на Антона так, как пять минут назад смотрела на Нестера. Это действовало безотказно на всех. Антон ушёл.
Лида не могла обратить внимание на Серухина во время непродолжительного разговора с Антоном. Если бы она это сделала, то смогла бы заметить изменения в выражении его лица. Сразу после слов: «Лидия Ивановна, можно я….», Серухин узнал его. Он почувствовал теплый холод на своей спине, точно такой же, как у Петра Никифоровича в тот момент, когда он почувствовал огненный холод, когда Никита поставил на место фомку, которую ему подарил отец в 14 лет.
После того, как Антон закрыл дверь, Серухин изменил своё поведение. Он посмотрел в глаза Лиде. Она встретила его взгляд слегка растерянно, но с той же наглой уверенностью, что отец будет жить ещё долго. Серухин подошёл к ней вплотную и расстегнул ширинку. Она взяла его за бёдра, как будто бы боялась, что он убежит. Серухин улыбнулся и достал член. Какая то девочка, проходившая мимо шептала так, что Лида её услышала: «Большое неповиновение, большое неповиновение». Её подхватила ещё одна, потом какой то парень из 6-ого, из было трое. Через несколько минут их подхватила вся школа, все подряд повторяли одно и тоже: «Большое неповиновение, большое неповиновение». Школа наполнилась гулом. Картины великих снова ожили, и, не зная этих слов, учили их на ходу, и старались повторять и попадать во всех. «Большое неповиновение» - сказал Ньютон, и выкинул из головы все свои формулы и никому не нужные доказательства. «Большое неповиновение» - прошептал Пушкин, и представил свою няню обнаженной. Рядом с мертвым Сашей лежала Аня из 9-ого ‘А и слизывала кровь с красно-зеленого линолеума. Левое ребро Саши было вывернуто, и торчало перпендикулярно телу. Аня перестала лизать пол и стала облизывать недавно сломанную кость Саши, другая рука полезла в штаны. Аня потекла уже давно, еще, когда лизала кровь. Но сейчас она была возбуждена больше всего в своей жизни. Она стащила с себя узкие голубые джинсы, затем белые трусики. Потом она положила руку Саши на своё плечо и просунула свою ногу между его ног.
Саша Салов дрочит на анатомию – он увидел строение женщины. Примерно в это же время каждый ученик школы №6 разделся до гола, и без стеснения нашёл себе пару, парту, перила.
Лида сосала у Серухина. А он шептал вместе со всей школой. Директор школы сосет член у Вани Серухина. Нестер прижал Любовь Ивановну к парте в кабинете истории. Вокруг валяются голые тела от 1-ого до 11 –ого класса, которые выдыхают одно и тоже: «Большое неповиновение».
Ваня Серухин, наконец-то попробовал падали.
В этот момент все вознесли Антона до уровня Божества. Антон Никольский – Бог.
Антон стоял в рекреации и смотрел в окно. Белоснежные корабли подрезали друг друга на дистанции длинной в бесконечность. Весна наступила поздно, но была теплее всех остальных вместе взятых.
@темы: Цитаты