[LonleyAngel]

«…мне захотелось поговорить с тобой о любви. Но уши мои глухи, глаза - слепы, а говор невнятен для непривычного уха. Но ты поймешь меня: кончиками пальцев и запахом корицы от уцелевшей новогодней свечи – у нас осталось так много, чтобы говорить без словаря, правда? Сегодня ночью я перечитывала старые письма. Да-да, я знаю, сегодня пограничная ночь с весной, и старые письма надо жечь – как тающие мосты в зиму, танцуя под Гребенщикова. Но я вызвала к жизни эти бесплотные электронные тени, что бы сказать тебе, что… что. Что? Что «это надоедливое слово любовь снова лезет изо всех дыр». Как перья из желтой подушки в сиреневых маках, которая еще чуть-чуть пахнет тобой – терпкий запах летней полыни и ладана. На котором лежит моя голова, когда я думаю о тебе. Из действительного письма – но не мне и не про то, которое досталось мне в наследство от одного никогда не существовавшего персонажа.Когда мне было лет 15, мне казалось, что я все знаю о любви. Я даже хотела написать (или написала? – не помню) курсовую по философии. У меня был маленький блокнот, куда я выписывала полезные цитаты «Любовь – это величайшая страсть, и в то же время неимоверная глупость». Что-то такое. Где мой блокнот? Где мой черный томик Ницше? Где, в конце концов, мой школьный песенник в клеенчатой обложке, где в секретике с сердцем, пронзенным стрелой, было написано: «Любовь – это…» Это. Мне стало больше лет, но ума, наверное, стало меньше. Я так ничего и не поняла; а то, что знала – забыла.

...Любовь – это холодный дом накануне весны. Дом, где слишком много дверей, чтобы уйти. И слишком мало окон, чтобы ждать у них возвращения. Слишком много гулких коридоров с прицельным взглядом в затылок, и длинных фрейдовских лестниц, привидевшихся во сне. Кривые зеркала, откуда всегда смотрит твое лицо – кривясь и передразнивая, плача, и улыбаясь. Не мне. Но я вечный зритель, привязанный к креслу путами воспоминаний – как тощая дворняга у дверей крематория, в преданном ожидании хозяина.Это уставший взгляд вслед, когда ты уходишь, вскинувшись, по грязным лужам – вся такая в белом весеннем пальто: «как же я устал от твоих выходок, истеричная дура…» Это чужой запах на руках. Запах интимный, и очень чужой. Любовь – это такое чувство, которое обостряет все чувства. Тавтология. Логика из тафты-фаты. Это презрительный взгляд твоей главной-женщины на меня, женщину-факультативную, и необязательную, как уроки французского: «я пережила не один десяток таких как ты…» И, знаешь, это правда. Потому что главные-женщины живучи как плесень под обоями. Они приходят на чуть-чуть, на минутку и за солью с чемоданом, и остаются навсегда. Их не вытравишь ничем, да и не надо: от плесени иногда заводится пенициллин, и это нужный и полезный процесс. Все правильно. А от звезд одно бестолковое томление душной майской ночью: «с неба звездочка упала, прямо милому в штаны…» А августе они полетят вверх тормашками – вдаль за радугу, или в дальний край Урюпинского болота – кому какая судьба, а для дома и семьи все равно никакой пользы. Да, я знаю – это очень жестоко, и неправда. Я просто злюсь, и в общем-то, так не думаю. Я ценю верность и преданность, способные пережить все. Это гениальные женские добродетели. Как мужская доблесть и чувство локтя. Особенно – если локоть не «в правом подреберье». Наверное, я не очень добрая. И слишком деятельная при этом: «Я не умел любить, я просто хотел быть любимым». А ты опять говоришь: «А ты не торгуйся. А ты просто люби». А я не могу. А теперь – дискотека. Это просто соринка попала в висок, и навылет. Быдымс! ..Когда мне говорят, жалея, - зачем? – мне нечего отвечать. Мне не жалко и не стыдно. Если шагаешь – в любовь, в дерьмо, в окно, в огонь – как в воду не зная броду, значит, нечего стыдиться. Даже если ты перепутал любовь с дерьмом, и теперь брезгливо отираешь ботинки ковриком у чужих дверей. Ты перепутал, оттого что не видел раньше дерьма: чего взять с глуповатого оранжерейного растения? Ты облажался и растянулся, ты был смешон, как клоун, как неудачливый темный маг, вызвавший вместо Люцифера белого кролика.

..ни к кому мы не бываем так к жестоки, как к тем, кого любим. И тем, кто любит нас. Отчего так? не знаю. Наверное, оттого, что любовь – это желтое пушистое подбрюшье, подставленное чужой руке – для ласки, или для удара. Никто не знает. И это очень страшно. И очень сладко при этом. Нет?

Не плачь, подруга! Утри слезу, далекий почтовый друг! В конце концов, что ты теряешь? Поверх разбитого сердца тебе наклеят жестяной орден, как пелевинской крысе: «смелого шагателя в дерьмо» и «танцора на граблях». Извини, но места танцоров «на краю времени» и «на грани весны» уже заняты – как места в смеющемся партере, дышащем духами и шуршащем программками и фантиками сосательных конфет – скоро на взлет, мой самолет! Знаешь, есть такой смешной тест для девушек – на сосательную конфету? Я расскажу тебе потом. Тебе еще пригодится. Как флаг в руки. С ним легко шагать впереди колонны, вторящей тебе, как греческий хор – «держись, мужик!» Любовь – это хитрый невроз, который плохо лечится таблетками, и большая иллюзия. Мыльный пузырь размером с небоскреб. Все что ты любишь – это радужный мыльный обман. Иначе – чувство нежной дружбы и теплой признательности. И никакого тебе замирания сердца и кома в желудке. А может быть, это просто стенокардия, неврастения, гастрит и идиосинкразия на весну? Любовь – это пустое хождение по грязным весенним улицам. Руки – в карманах, на ботинках – коричневая жижа. «Коричневая». Как корь, и как корица. Больно и сладко, щекочет ноздри – как любая весна. Никто не знает, почему ты щуришься – то ли весеннее солнце попало в глаз, то ли из него, как контактная линза, вывалилась любовь. И это очень страшное дело – все зеркала всех Снежных Королев просто курят по сравнению с этим весенним бедствием: они все-таки тают. А что делать с любовью? Чем ее топить? И в чем? В дальнем омуте, где черти водятся? Или в «море водки»? в крепком чае на дружеских кухнях? Она живучая тварь, и всплывет – вцепится с новой силой, до синяков на шее под легкими шарфами рыжих студенток, бегущих в вечное кино. Ее, любовь, жадную стерву, возьмет только время. Оно всех нас возьмет. Пусть хотя бы сделает это нежно. Как ты. Меня. Себе.

...Любовь – это «заниматься любовью». И всякое такое. Немыслимое дело. Я вам не скажу за всю Одессу и за весь мужской клан, но женщины привязываются к мужчинам, с которыми делили секс, как собаки. Говорят обычно: «привязчива, как кошка». Но где вы видели привязанную кошку? Разве что кошку, к хвосту которой привязана грохочущая консервная банка – вот она, верная аналогия с влюбленной женщиной. Наверное, какой-то ушлый американец уже догадался об этом до меня – иначе к чему бы им привязывать консервные банки к свадебным лимузинам?

Так почему привязываешься? Нет, дело не в условностях, не в продолжении рода и не в желании замуж-замуж, в карету мне карету и до городу Парижу. Дело в маленькой вредоносной метафизике – женщина, с которой ты занимался любовью, ВСЁ про тебя знает. Может быть, знает недолго – всего несколько секунд, пока ты лежишь головой на ее пузе, но знает. Женщина может обмануть тебя, но тут ты не сможешь обмануть женщину. И то, что ты открылся так - подставился, делает тебя для нее уже не чужим – если вы одной крови, или навсегда посторонним – если такого «бинго!» не случилось. Впрочем, нет - тут я привираю: при таких обстоятельствах тебя все-таки могут оставить при постели. Женщины – довольно практичные существа. Но это не меняет того маленького и злого факта, что есть руки, от одного только прикосновения которых к рукаву – даже не к коже! – по телу мурашки, в голове звон, пожар под юбкой, а в голосе – заикание. И даже если он при этом «дурак, женат, инженер, негр» - сдаваться. Или брать штурмом. Потому что за нас природа. И… ну да, может быть еще немножко любовь.

..Я тут спорила недавно со взрослыми тетеньками. Они мне в один голос дружно кричали, что нет ничего интереснее, чем конфетно-букетная стадия: «пока не начался секс». Не знаю я, тетеньки. Ведь пока ты не будешь лежать рядом – обнимая, свившись в один клубок, целуя пульсирующую голубую жилку, гладя и царапая по спине лежащее на тебе мужское тело – ты же, в сущности, ничего не знаешь о нем? Даже если вы месяц ходите, держась за руки, и обсудили уже всего Канта с Гегелем в придачу? Да? Нет? Ответ неверен? Неверен? Ты мне верен? Проверен?Но как роскошен кайф взаимного узнавания – правы, правы многомудрые тетеньки. Рука – перейти через канавку. Случайный жест, отведенный взгляд – «как редко встречаешь своих…» Ночные телефонные разговоры: «привет, ты не спишь? Мне захотелось услышать твой голос…» Лестница с котами и поцелуй у дверей. Все хорошо. Все правильно. Счастье для всех. И каждый уйдет обиженным. Можно трахаться, как ненавидеть. Ненавидеть, как любить. Как ни странно, тут недалеко. Прямо за угол, и налево. «Налево – клёво. Как тебя зовут, мальчик? Лёва. Очень приятно. Клава. Наша Клава - шалава!». Или направо. «Ты же королева, ты имеешь право». Можно спать вместе, и не любить. Это очень просто. Очень страшно, когда нельзя сказать что любишь. Даже в самые сладкие минутки – просить, только просить, робко-робко: «пошепчи мне на ушко…» И - нет. Вот это-то и есть самая мрачная экзистенциальная жуть. Любовь – это дети. Маленькие дети в пушистых шапках, и большие дети в репперских джинсах. Общие дети, и только-мои-твои-дети. Очень серьезные дети, и совсем уже не детские дети, с которыми даже и не знаешь как себя вести. Э… деточка? А деточка выше тебя на полголовы и глазами смотрит. Сюси-пуси. А где-то в синей глубине джинсов живет и процветает воспетый все тем же греческим хором Эдипов комплекс. Любовь – это торжествующее хождение в халате по территории отдельно взятой квартиры. Это тапочки под кроватью, и зубная щетка в стакане – белый флаг над сдавшейся крепостью. Носки по углам и глаженые рубашки в уголку шкафа, занятого чуждым прежде имуществом. Это утренний кофе, и презервативы – оптом. И это тоже любовь, потому что на это нужна смелость; а мужчина, с которым просыпаешься утром в разных постелях – недостоин романа. Трамвайный билет в поезде дальнего следования.

...Любовь – это по-детски обиженные взрослые в разных комнатах. Это глухое молчание и громкий крик. Чемодан у дверей, «уходи, уходи, видеть тебя не могу, чудовище!», слезы и жалобы подругам. Разочарование – глухое и холодное, как цементная стена, за которой остался рай. Кажется, у Андерсена была сказка про рай, что проваливался все дальше и дальше. С каждым годом. С каждым днем.

...Любовь – это длинные глупые письма и короткие смс-ки. Да, «смс-километры». Ни о чем. О том, что нужно чувствовать тебя хотя бы так – кончиками пальцев на кнопках. Засыпать, не выпуская из рук мобильника. Каждые пятнадцать минут нажимать на кнопку: «доставить почту». Ходить на кухню, стараясь не смотреть на телефон. Различать шум твоей машины и твои шаги по лестнице. Целоваться в лифте.

...Любовь - врать, бесконечно врать и оправдываться. Я лгунья, просто маленькая лгунья. Какое противное словосочетание: как карлик со скрипящим голосом: а ну-ка пойди сюда, я накажу тебя. Гадость. Как будто не бывает больших лгуний. И лжецов. «Он твой мальчик; ты его девочка. Он обманщик, да и ты не припевочка…» Он твой. Компьютер услужливо предлагает: «твой навеки». Нет, мой искусственный интеллектуальный друг - прости, но я тебе не верю. Где ты научился так лгать? У людей, наверное.

..Мне нечего сказать тебе о любви. Я просто морочу тебе голову, сплетая случайные факты, жесты и взгляды в витиеватые кружева текста. Я не скажу тебе правды, а ты мне не поверишь. Просто мне захотелось поговорить с тобой о любви. Чтобы ты смеялся и плакал. Не превращать же каждый раз тебя из-за этого в медведя.

О любви все сказано. Это только тост-«алаверды» с бокалом в форме черепа, наполненным кровью.

Моей кровью, твоей кровью. «Ибо что такое мир, когда не пир во имя любви?»( найдено и позаимствовано у Фекла DusseldorFF)